Перед началом Крымской войны, как в своё время перед началом Отечественной войны, Иван Яковлевич предлагал засушивать сухари, готовить бинты, щипать корпию. Корейша был популярен не только в среде мещанства и архаичного по своим взглядам замоскворецкого купечества. К нему часто наведывалась московская и петербургская знать, представители образованного общества, чиновники. В. Ф. Саблер передаёт эпизод, который произошёл с ним при посещении юродивого госпожой Ланской. Получив согласие Корейши на визит этой дамы, Саблер был озадачен поведением юродивого: тот во время приёма молчал и только лишь просил снять с доктора один левый сапог, добавляя: «Узок больно». Доктор игнорировал просьбу больного, пока по просьбе Ланской ему всё-таки не пришлось снять сапог. После этого прорицатель разговорился, а Саблер стоял во время разговора на одной ноге. После работы доктор возвращался домой в коляске, вдруг испуганные лошади понесли, кучер и седок спрыгнули с коляски, при этом доктор ломает себе левую ногу, нога распухает, чтобы снять сапог, его приходится разрезать. Ланская припоминает Саблеру предсказание с сапогом, а доктор на личном опыте убеждается в провидческих способностях своего пациента13. А. Ф. Киреев в своей книге о Корейше также приводит несколько примеров приписываемых юродивому чудес: Иван Яковлевич предсказал Кирееву имя его будущей жены, излечил его от холеры, его отцу предугадал прибыль в размере 1800 рублей, предсказал скорую смерть слуги Киреевых Артёма и т. п. Один человек, по рассказу Киреева, решил предпринять грандиозное строительство и пришёл к провидцу спросить, сколько ему нужно приобрести земли, на что юродивый ответил: не больше трёх аршин. Вскоре этот человек умирает13. Таких эпизодов известно несколько десятков, и не всегда можно установить, является ли их итог результатом внушения Корейши своим посетителям.
Другой автор приводит примеры ясновидения, приписываемого блаженному. Приезжает к юродивому богатая дама и спрашивает, когда ждать ей мужа. В ответ Корейша прослезился, на что дама рассердилась, а юродивый спросил её: «Вдовица! Вдовица! Почему в цветном, а не в чёрном?» Приехав домой, дама находит письмо, извещавшее её о том, что муж её умер от апоплексического удара в дороге. Р. А. Наумов утверждает, что «часто Иван Яковлевич отвечал не на вопрос, а на мысль приходившего к нему»6. В другом случае некий господин Волхов (Волохов) решил испытать ясновидческие способности юродивого и спросил его, не будучи женат, когда его жена вернётся из столицы. Иван Яковлевич ответил этому экспериментатору, что тот вовсе не женат, но в ближайшее время будет женатым. Затем он описал его будущую жизнь на несколько десятков лет вперёд, причём сделал это на греческом языке и по-латыни, по-русски добавив: «Живи как живешь, трудись как трудился, и хорошо тебе будет». Разговор этот случился в 1821 году. Волхов был удивлён указанием на его холостое положение, а прочему не придал значения. Спустя десять лет Волхов стал явственно убеждаться в правоте Корейши и стал засыпать его записками с вопросами. Только в 1846 году прорицатель написал Волхову, что ответит лишь лично ему. Пришедший в больницу Волхов подошёл к двери юродивого и собирался её открыть, как услышал голос из-за закрытой двери палаты: «Вот двадцать пять лет не видались и увидимся опять». Когда Волхов открыл дверь, Корейша воскликнул: «Двадцать пять лет мы с тобой не видались, дедушка». Он подробно рассказал Волхову события, которые произошли с тем за истекшие двадцать пять лет.
Известно множество случаев исцелений, связываемых с медицинскими способностями Корейши или с препаратами, получившими его «освящение». Игуменье Влахернской обители он посоветовал натирать ноги на ночь уксусом, чем исцелил её от ломоты в ногах. Приехавшего к нему посетителя с флюсом он также исцелил лампадным маслом и молитвой и т. д.6 Смоленской барыне Корейша помог исцелить палец, который медики намеревались ампутировать, но догадливая женщина решила воспользоваться табаком от Ивана Яковлевича, и палец был спасён. По заключению этой смолянки, «все медики шарлатаны, а Иван Яковлевич — святой». Некая княгиня В. недомогала, и врачи чувствовали своё бессилие перед болезнью. Тогда она обратилась за помощью к Корейше, который вдруг ударяет княгиню по животу двумя яблоками. Княгиня падает в обморок от боли, её отвозят домой, и на следующий день княгиня чудесным образом исцеляется. Из своих семейных воспоминаний Прыжов приводит следующее. Однажды его бабушка отправилась к юродивому со своей шутихой Лизаветой Ивановной, у которой болела голова. Увидев шутиху во дворе больницы, Иван Яковлевич, гулявший тут, повалил её на землю и, усевшись на неё верхом, стал бить её мочёным яблоком прямо по голове и бил до тех пор, пока не измочалил яблоко. Оригинальное средство Корейши помогло и на этот раз12. В этом эпизоде интересно то, что в переработанном виде он вошёл в роман Ф. М. Достоевского «Бесы», только у Достоевского Семён Яковлевич запускает не яблоками, а картофелинами. Многие источники сообщают, что принимал юродивый далеко не всех, некоторых просто гнал, не церемонясь с выражениями. Известная некогда красавица-купчиха приехала за советом к юродивому, вместо совета Корейша задирает ей подол и гонит её: «Всё растрясла, поди прочь!»12 Тем не менее, купчих это не обескураживало, они с благоговением выслушивали всю площадную брань и по-прежнему широко ублаготворяли юродивого всевозможными подарками21. Корейше приводили под благословение детей, горькие пьяницы приходили к нему со своим недугом и получали желанное избавление, но в целом его подход к исцелению был избирательным6.
В Преображенской больнице Корейшу посещали историк Михаил Погодин, духовный отец Гоголя Матфей Константиновский, филолог Фёдор Буслаев. В 1845 году будущий академик обратился к юродивому с запиской: «Батюшка, Иван Яковлевич, благословите Феодора и не оставьте его в Ваших святых молитвах. Скажите, будет ли он благополучен. Скоро ли женится». Ответ Корейши двадцатисемилетнему учёному был следующий: «1845 рока мца декемрея ХIV дня ко Господу молитесь да в адских полех совершенно исцелитесь. А женится не скороу. А животу пудет здоровоу студент просвещения…» Таким образом, полагает В. И. Мельник, Иван Яковлевич прозорливо угадал в молодом человеке будущего крупного учёного8. Среди прочих почитателей Корейши Прыжов называет гофмаршала графа В. Д. Олсуфьева, князя Алексея Долгорукого. По существующим легендам, юродивого прорицателя навестил даже император Николай I24. Подойдя к ложу блаженного, государь спросил его, почему тот лежит и не встаёт. Ответ ясновидящего был таким: «И ты, как ни велик и ни грозен, а тоже ляжешь и не встанешь!» Дальнейший разговор происходил с глазу на глаз, пробыв у юродивого минут пятнадцать, царь вышел от провидца пасмурный и взволнованный. После этого визита государя, по преданию, на содержание больницы было обращено большее внимание21. Однажды, накануне самой кончины Николая I, блаженный был как-то особенно удручён, грустен, посматривал с тревогой на иконы, пока не сказал с плачем: «Нет у нас, детушки, более царя, уволен раб от господей своих, он теперь как лебедь на водах». На следующий день весть о кончине императора подтвердилась13.
Вслед за императором в больницу прибыл московский генерал-губернатор граф А. А. Закревский, известный своим самодурством, которому Иван Яковлевич при его появлении сказал: «Ой, говори ты, пожалуйста, потише… Слишком уж тебя слышно!… Оглушил совсем!» Отвернувшись от генерал-губернатора, юродивый обратился к больничному начальству: «Глуп я, други мои милые… Совсем глуп! Залез на верхушку да и думаю, что выше меня уж и нет никого! Дочь я себе вырастил на позор… Одна она у меня… а, кроме стыда, нет мне от неё ничего… Шляется как… (поток нецензурной брани), а я, дурак, и унять не могу! Где уж мне, дураку, другими править, коли я сам за собою управиться не умею? Навешаю на себя всяких цац, да и хожу, распустя хвост, как петух индейский… Только тогда и опомнюсь, как вверх ногами полечу…» Всем присутствующим было ясно, что этот бесцеремонный выпад имел в виду генерал-губернатора и его дочь, графиню Лидию Арсеньевну Нессельроде, которая умудрилась выйти замуж во второй раз, не получив от церкви развода с первым мужем — сыном графа К. В. Нессельроде. Арсений Андреевич спросил юродивого, чем тот болен, на что получил ответ: «Пыжусь всё… Надуваюсь… Лопнуть собираюсь…» Когда посрамлённый генерал-губернатор Москвы покидал палату больного, юродивый ещё напоследок закудахтал по-петушиному и с вызовом крикнул: «Фу ты! Ну ты! Прочь поди!». В своём положении безумного Иван Яковлевич уже не ожидал никаких репрессий со стороны власти, как было ранее в Смоленске21.
Иван Яковлевич в русской литературе
Льву Николаевичу Толстому принадлежит приоритет в разработке литературного образа знаменитого юродивого. Литературный дебют Корейши в качестве персонажа художественного произведения состоялся в повести Толстого «Юность». Иван Яковлевич дважды эпизодически упоминается Толстым под своим собственным именем как привычная примета московского быта того времени. Первый раз в главе «Задушевный разговор с моим другом» разговор о юродивом с повествователем начинает Дмитрий Нехлюдов. Он влюблён в Любовь Сергеевну и рассказывает лирическому герою о том, как Любовь Сергеевна попросила Дмитрия, чтобы он поехал с ней к Ивану Яковлевичу. «Ты слышал, верно, про Ивана Яковлевича, который будто бы сумасшедший, а действительно — замечательный человек. Любовь Сергеевна чрезвычайно религиозна, надо тебе сказать, и понимает совершенно Ивана Яковлевича. Она часто ездит к нему, беседует с ним и даёт ему для бедных деньги, которые сама вырабатывает. Она удивительная женщина, ты увидишь. Ну, я съездил с ней к Ивану Яковлевичу, и очень благодарен ей за то, что видел этого замечательного человека. А матушка никак не хочет понять этого, видит в этом суеверие». Второй раз имя юродивого также бегло всплывает в главе «Я ознакамливаюсь» в споре о суеверии. Сдержанная манера повествования Толстого передала общераспространённую характеристику юродивого в диалектическом противоречии «будто бы сумасшедший, а действительно — замечательный человек». В. И. Мельник предполагает, что Толстой при написании эпизодов с Корейшей пользовался не собственными наблюдениями, а рассказами о юродивом многочисленных посетителей Ясной Поляны8. Повесть Толстого — третья часть знаменитой тетралогии «Четыре эпохи развития» («Детство», «Отрочество», «Юность», ненаписанная «Молодость») — появилась в первом номере журнала «Современник» за 1857 год. Показательно также именование юродивого по имени-отчеству. У Толстого и многих авторов, писавших о Корейше, фамилия блаженного не упоминается вообще. Очевидно, народной молве Корейша был известен именно как «Иван Яковлевич».
В пьесах А. Н. Островского образ Корейши уже предстаёт несколько ироничным. Пафос отрицания, нигилизма Ивана Прыжова, Василия Курочкина, Леонида Блюммера и многих других шестидесятников возымел своё действие на общественную оценку московского юродивого. Островский, лучше других знавший особенности московского купечества, описывает «тёмное царство», в котором вынуждены существовать герои его пьесы «На всякого мудреца довольно простоты» (1868 г.), таким, что пророческий дар Ивана Яковлевича выступает как необходимый атрибут размеренной купеческой жизни. Софья Игнатьевна Турусина, богатая вдова, её дом неподалёку от Преображенской больницы. Ивана Яковлевича уже нет в живых, но мысль о том, как осложнилась жизнь со смертью прорицателя, не даёт ей покоя: «Какая потеря для Москвы, что умер Иван Яковлич! Как легко, просто было жить в Москве при нём. Вот теперь я ночи не сплю, всё думаю, как пристроить Машеньку: ну, ошибёшься как-нибудь, на моей душе грех будет. А будь жив Иван Яковлич, мне бы и думать не о чем: съездила, спросила и покойна». В. И. Мельник назвал этот уровень мещански-бытового, спящего сознания «духовной обломовщиной»8. Иван Яковлевич иронически упоминается в пьесе Островского «Женитьба Бальзаминова», 1861 г.: «…Солидные-то люди, которые себе добра-то желают, за всякой малостью ездят к Ивану Яковличу, в сумасшедший дом, спрашиваться; а мы такое важное дело да без совета сделаем!» (реплика Бальзаминовой).
У Островского, как и у многих его современников, очевидно негативное отношение не столько к самому Корейше, сколько к его почитателям. Это же самое относится к персонажам Ф. М. Достоевского и Н. С. Лескова. Впервые Корейша появляется на страницах произведений Достоевского в 1859 году, в повести «Село Степанчиково и его обитатели» (опубликована в «Отечественных записках», № 11, 12), как лицо нарицательное. При характеристике Фомы Фомича Опискина в начале повести имя юродивого упоминается в крайне пренебрежительном контексте как синоним невежества и шарлатанства: «Генеральша питала к нему [Фоме Опискину] какое-то мистическое уважение, — за что? — неизвестно. Мало-помалу он достиг над всей женской половиной генеральского дома удивительного влияния, отчасти похожего на влияние различных иван-яковличей и тому подобных мудрецов и прорицателей, посещаемых в сумасшедших домах иными барынями, из любительниц». Повесть писалась в Семипалатинске на исходе десятилетней сибирской ссылки писателя, поэтому Достоевский мог опираться либо на доходивших до него из Москвы слухах, либо на впечатлениях собственной молодости. В. И. Мельник предполагает, что поскольку семья Достоевских была очень набожна, то в детстве писатель мог слышать многочисленные рассказы о юродивом от своих родителей8, но устойчивая репутация Корейши как шарлатана формируется в образованном обществе лишь где-то во второй половине 1850-х годов в связи с общими изменениями, которые происходили в жизни страны после Крымской войны и смерти Николая I. Поскольку «Село Степанчиково» Достоевского появилось в печати почти на год раньше работ И. Г. Прыжова, утверждение В. И. Мельника о том, что «после книги Прыжова имя Ивана Яковлевича стало нарицательным в демократической прессе 1860-х гг., а во многом и в литературной среде в целом», неверно. Прыжов лишь подробнее развернул тему, начатую Достоевским8.
Работа над романом «Бесы» началась десятилетие спустя, в 1870 году. Увеселительная поездка местного «общества» и сцена с юродивым Семёном Яковлевичем были набросаны писателем одними из первых. Сцена занимает весь второй раздел пятой главы романа «Перед праздником». Смысл сцены — характеризовать «развлечения» представителей губернского общества. Более подробного и более саркастического описания юродивого в русской литературе не встречается. Сведения для описания Семёна Яковлевича, по мнению комментаторов Полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского, автором взяты из книг И. Г. Прыжова «Житие Ивана Яковлевича» и «26 московских лже-пророков, лже-юродивых, дур и дураков». Во второй книге Прыжов, помимо Ивана Яковлевича, описал ещё одного московского юродивого — Семёна Митрича. Таким образом, предполагают комментаторы, имя персонажа романа могло быть получено в результате контаминации25. Вторым источником для написания образа Семёна Яковлевича комментаторы Достоевского указывают (со ссылкой на слова А. Г. Достоевской) «посещение им известного московского юродивого Ивана Яковлевича Корейши»25. Когда писатель навестил Корейшу, до или после ссылки, неизвестно. Ещё один источник по Ивану Яковлевичу — книга инока Парфения «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Св. Горы Афонской». В этой книге отдельная глава посвящена Корейше: «О юродивом Иоанне Яковлевиче». Первое издание труда Парфения вышло в 1855 году, его появление сразу стало литературным событием. В библиотеке Достоевского было второе издание 1856 года25. По-видимому, печатный отклик инока Парфения является самым первым упоминанием Ивана Яковлевича Корейши в литературе вообще.26
Среди героев Достоевского немало персонажей имеют черты блаженных и юродивых. В лице Семёна Яковлевича эти черты сгущены до предела и окарикатурены. Юродство гротескно вывернуто наизнанку. По сути дела, перед читателем предстаёт не юродивый, а шарлатан, здравый человек, играющий на доверчивости своих поклонников. Поступки Семёна Яковлевича не содержат в себе никакой внутренней последовательности, нарочито бессмысленны: то он милует бедных, то гонит их и милует богатых, то опять наоборот. Но в любом случае предпочтение одного посетителя другому никак не соотносится с их внутренними свойствами. Это именно игра в сумасшествие. Здравость и практичность «юродивого» проявляется в авторской характеристике «проживает на покое, в довольстве и холе». По мнению В. И. Мельника, Достоевским в лице Семёна Яковлевича создаётся ещё один вариант Фомы Опискина8. Карикатурная величественность поступков юродивого подчёркивается ироничными описаниями — «откушал уху», «изволит обедать», — и ярко контрастирует с нарочитой эксцентричностью юродивого: «Один Лямшин был у него когда-то прежде и уверял теперь, что тот велел его прогнать метлой и пустил ему вслед собственною рукой двумя большими варёными картофелинами». Под стать юродивому и толпа, жадная до зрелищ и развлечений от повседневной скуки, готовая ради этого развлечения сама себя обманывать. Истинной веры здесь нет. Заканчивается эта увлекательная экспедиция, в которой принимали участие и главные герои произведения Николай Ставрогин, Пётр Верховенский, Лизавета Николаевна, тем, что одна из наиболее скучающих дам «визгливо вопрошала» юродивого:
— Что же, Семён Яковлевич, неужто не «изречёте» и мне чего-нибудь? А я так много на вас рассчитывала.
— В… тебя, в… тебя!… — произнёс вдруг, обращаясь к ней, Семён Яковлевич крайне нецензурное словцо.
Слова сказаны были свирепо и с ужасающею отчетливостью. Наши дамы взвизгнули и бросились стремглав бегом вон, кавалеры гомерически захохотали.
Балаган вместо кельи святого старца, шутовской аттракцион взамен Христовой любви — таким видятся Достоевскому ухищрения юродства многочисленных современных ему блаженных. При всём несходстве идеологических, религиозных взглядов Достоевского и Прыжова подобная трактовка явления Корейши объединяла двух людей. Прыжов был младше Достоевского на шесть лет. Отец Прыжова работал писарем и швейцаром в Мариинской больнице — там, где работал доктор Михаил Андреевич Достоевский. В конце 1860-х годов Прыжов сближается с С. Г. Нечаевым, принимает участие в убийстве студента Иванова. В числе прочих нечаевцев он был осуждён на каторжные работы в Сибири. Факты расследования этого дела послужили основой романа «Бесы». В нём Прыжов изображён под именем «знатока народа» Толкаченко, вербовщика «революционеров» в среде проституток и преступников. Подчёркивая свою парадоксальную связь с автором Семёна Яковлевича, Прыжов позднее писал: «Последнего я помню немного, когда мне было еще лет 6—7. Итак, из Марьинской больницы суждено было итти в Сибирь двоим, Достоевскому и мне»8.
Таким образом, в 1860-е гг. формируется литературная модель Ивана Яковлевича, которая несколько отделяется от своего прототипа и продолжает существовать самостоятельно. В соответствии с этой моделью построен образ Ивана Яковлевича у Н. С. Лескова. В святочном рассказе «Маленькая ошибка», 1883 год, для юмористического еженедельника «Осколки» пророческий дар Корейши становится источником одного курьёзного недоразумения. Родители двух дочерей решают обратиться к юродивому, чтобы старшей, замужней и бездетной «рабе Капитолине отверзть ложесна», а её мужу «рабу Ларии усугубити веру». В результате вместо Капитолины «чудесным образом» беременеет незамужняя Екатерина. Огорчённый отец желает поколотить палкой неадекватного пророка, не верит в «непорочное зачатие» дочери и её мать. Источник забавного недоразумения — сами родители, перепутавшие в записке «Капитолину» на «Екатерину», а чудотворец попросту не вникал в чужие семейные неурядицы. В. И. Мельник пишет: «Родители обеих дочерей как люди обытовлённые, обрядоверцы „прилегают" Ивану Яковлевичу не в духовных, а в житейских своих нуждах». Соль рассказа в том, что дарование юродивого старца слепо и подвержено обычным человеческим «маленьким ошибкам», а значит, не содержит в себе ничего по-настоящему святого. Комическая неразбериха или qui pro quo, в конце концов, благополучно разрешается, но смысл анекдотической ситуации в отсутствии подлинной веры у почитателей московского чудотворца, суеверно прислушивающихся к бессвязному чревовещанию умалишённого: «Есть убо небо небесе; есть небо небесе» и т. д. По мнению В. И. Мельника, Иван Яковлевич в творчестве Лескова — не перл духовной высоты, какими являются типы лесковских праведников, а случай некоего экзотического отклонения в православной составляющей русского менталитета8. По его предположению, Лесков не знал лично Ивана Яковлевича и при обрисовке его характера пользовался недобросовестными слухами, а для того, чтобы вместить в себя величие духовного подвига блаженного, недостаточно быть лишь светским писателем.
«Может ли светский писатель вполне адекватно передать облик духовного человека, написать своеобразную икону, не художественный, а духовный образ?», — ставит вопрос В. И. Мельник. Одним из тех посетителей Ивана Яковлевича, кто мог бы духовно прилежать, по выражению Лескова, к московскому пророку, был Н. В. Гоголь. Великий сатирик узнал о необыкновенных способностях юродивого от своего духовного отца — священника Матфея Константиновского. По воспоминаниям доктора Тарасенкова, Гоголь за три недели до своей смерти в феврале 1852 года приезжал в Преображенскую больницу, постоял какое-то время в нерешительности на морозе перед больничными дверями, но так и не решился зайти к юродивому и вскоре уехал. Писатель, переживавший тяжелейший в своей жизни творческий кризис, решал судьбу почти готовой рукописи второй части «Мёртвых душ», над которой он работал уже свыше десяти лет. Для биографов Гоголя навсегда останется загадкой история сожжения этой рукописи, которое состоялось несколько дней спустя, а также вереница загадочных поступков Николая Васильевича, которые этому сопутствовали, в том числе поездка в Преображенскую больницу и изнурительное пощение, окончившееся преждевременной смертью писателя2.
Другой прославленный сатирик — М. Е. Салтыков-Щедрин, — в отличие от Гоголя использовал образ Корейши в своём творчестве. Его «знаменитый юродивый Парамоша» из «Истории одного города» — собирательный образ, имевший по указанию Б. М. Эйхенбаума прототипами помимо самого Ивана Яковлевича М. Л. Магницкого, архимандрита Фотия, министра народного просвещения и обер-прокурора Святейшего синода Д. А. Толстого. По мнению Эйхенбаума, Парамоша Салтыкова-Щедрина представляет собой тот тип юродивого, который по примеру Григория Распутина способен добраться до самых высших сфер власти. Да и к самому Корейше, по указанию Эйхенбаума, под конец жизни обращались многие представители высшей власти и светские дамы27.
Имя юродивого вошло в литературный и публицистический обиход и широко использовалось в качестве синонима либо шарлатанства, либо невменяемости. При этом, согласно специальному анализу стиля художественных и публицистических работ о Корейше, выяснилось, что художественные тексты лучше отражают особенности восприятия юродства Ивана Яковлевича, нежели публицистические28. Образ Корейши оказался настолько притягательным для писателей, что интерес к блаженному не угас и в XX веке. К нему обращались Борис Пильняк, А. Ровнер, В. Иоффе (в повести «Акула»)8.
Иван Корейша и русский язык
В публицистике имя Иван Яковлевич вскоре стало широко использоваться как имя нарицательное. Так С. С. Шашков в сатирическом очерке «Искры», посвящённом консервативному журналу «Гражданин» В. П. Мещерского, саркастически упоминает автора «Дневника писателя», который «дебютировал в роли преемника покойного Ивана Яковлевича Корейши, анафемствуя Белинского, доказывая нравственную спасительность каторги…». Достоевскому же возражал С. С. Дудышкин, характеризуя мысль писателя в качестве афоризма, достойного «по своей смелости войти в сборник изречений Ивана Яковлевича»8. Литературным Иваном Яковлевичем зачастую называли также издателя консервативной «Домашней беседы» В. И. Аскоченского. Л. П. Блюммер в заметке «Опыт окончания истории русской словесности г-на Шевырёва» иронически характеризует весь XIX век как век Ивана Яковлевича и Марфуши (также известной юродивой)29. В «Большом толково-фразеологическом словаре М. И. Михельсона» идиома Иван Яковлевич рассматривается как обозначение юродивого в широком смысле: «(намёк на теперь приходящего в забытье Ивана Яковлевича, жившего в Москве, известного юродивого-прорицателя). Иван Яковлевич (по фамилии Корейша) был известный юродивый или корчивший юродство, увечный, содержавшийся в одной из московских больниц, в дар прорицания и целения которого верила вся неграмотная и две трети грамотной Москвы того времени»30. С течением времени идиома исчезла из основного словарного фонда русского языка, современные фразеологические словари такого словосочетания не фиксируют31.
При подготовке своей книги «Житие Ивана Яковлевича» И. Г. Прыжов обратился к одной из почитательниц ясновидящего с просьбой предоставить ему подлинные образцы записок Корейши для публикации их в своей книге. Не известно, знала ли эта дама о направленности будущей книги, известно только со слов самого Прыжова, что он взял на себя обязательство перед ней (она была выпускницей Екатерининского института и в течение 20 с лишним лет вела переписку с Корейшей) издать записки Ивана Яковлевича «на поучение человечеству с подобающей похвалой автору». «Исполняем данное нам обещание»12, — писал публикатор. Но вынужденная похвала Прыжова Ивану Яковлевичу Корейше тем и ограничилась. Текст частных записок Корейши, вырванный из своего контекста, в до предела напряжённой и политизированной атмосфере начала 1860-х годов всеми без исключения журналистами был предан осмеянию. Многие слова и фразы Корейши сатирически перетолковывались и стали «словечками», ходячими фразами, которыми награждали друг друга публицисты из противоборствующих лагерей в ходе их подчас весьма грубой полемики. Фразы «из Ивана Яковлевича» использовались для обозначения невменяемости оппонента. Первая записка хозяйки переписки содержала вопрос: «Женится ли Х?». Ответ на эту записку юродивого: «Без працы не бенды кололацы». Прыжов пометил записку латинским восклицанием sic (именно так!), обозначавшим, видимо, исключительную абсурдность ответа. С тех пор фраза стала крылатой. На самом деле фраза «Без працы не бенды кололацы» (польск. Bez pracy nie będe kołaczy) представляла собой искажённый вариант польской пословицы «без труда не испечёшь калача», что делало ответ юродивого не таким уж бессмысленным. В качестве сумасшедшего бреда упоминание фразы можно найти в произведениях М. Е. Салтыкова-Щедрина (так говорит блаженный Парамоша в «Истории одного города»), Валентина Пикуля и др. Отдельно слово кололацы стало использоваться как синоним чуши, бессмыслицы.30
Сперва его употребил М. Н. Катков в своей статье «Старые боги и новые боги» («Русский вестник», 1861, № 2). Публицист начал полемику с журналом «Современник» и лагерем Н. Г. Чернышевского следующим образом: «Кололацы! Кололацы! А разве многое из того, что преподаётся и печатается, — не кололацы? Разве философские статьи, которые помещаются иногда в наших журналах, — не кололац? <…> новые культы, новые жрецы, новые поклонники, новые кололацы, новые суеверия не так благодушны и кротки; они обругают всякого, кто пройдёт мимо, и обольют нечистотами всякого, кто решится сказать своё слово, кто изъявит сомнение или потребует испытания; они зажмут себе уши, чтобы не слышать убеждений; они цинически скажут вам, что не знают и знать не хотят того, что они осуждают. С неслыханною в образованных обществах наглостью они будут называть всех и каждого узколобыми, жалкими бедняжками, всех, кроме своих Иванов Яковлевичей и поклонников их». Как следует из дальнейших пояснений Каткова, смысл польской поговорки и образованность Корейши ему были ясны, но найденный полемический приём против Чернышевского оказался настолько удачен, что даже в таком виде слово «кололацы» надолго стало синонимом ерунды, бессмысленного мудрствования, уделом лишь «преображенского оракула» да доморощенного «властителя дум» из «Современника» (каким представлялся Каткову Чернышевский), способного привлечь к себе лишь «толпу раболепных поклонников», как привлекает их «жёлтый дом в Преображенском».
Пространные статьи Чернышевского с изложением его философских, экономических и социально-политических взглядов раздражали не одного Каткова. «Русский вестник» поддержала консервативная петербургская газета «Северная пчела». По её мнению, Чернышевский и Корейша — «одного поля ягоды»; «Иван Яковлевич писал кололацы, а г. Чернышевского статья в „Современнике" тоже „кололацы" в своем роде»32. Ответом выпаду Каткова было стихотворение «Искры»:
«Ты помнишь ли, читатель благосклонный…»
Ты помнишь ли период русской прессы,
Когда Катков на мнимой высоте
Из кололац российские прогрессы
Выделывал в сердечной простоте,
Какие он отмачивал коленцы.
Прошли года. Корейша путь свершил
Московского юродивого братцы
Пошли за ним дорогою прямой.
Нью-Лондон пал — и только кололацы
Остались нам, читатель добрый мой.
В. С. Курочкин (1862)
Василий Курочкин поместил примечание: «Кололацы — известное выражение московского пророка Ивана Яковлевича Корейши, усвоенное после его смерти М. Н. Катковым, выражение, вероятно, заключающее в себе глубокий смысл, к сожалению, не понятный поморным сочинителям». Сам юродивый не имел никакого отношения к шумным политическим баталиям вокруг его имени и, вероятнее всего, ничего о них не знал. По указанию В. И. Мельника, к концу 60-х годов «кололацы» стало забываться и постепенно исчезать из журнальной полемики8. Тексты записок Корейши: По сведениям Прыжова, некоторые почитатели блаженного носили записки Ивана Яковлевича на себе вместе с крестом. Слово «кололацы» было использовано Достоевским в черновиках к роману «Бесы» как характеристика деятельности Петра Верховенского: «Так вы думаете, что общее дело всё равно что кололацы? — Я думаю, что в том виде, в котором оно представляется, — кололацы»; «у него откровенные кололацы, а у вас те же кололацы, но вы думаете, что величайшая мудрость»25.
В конце XIX века литературный критик модернистского журнала «Северный вестник» Аким Волынский в заметке «Кололацы. Забытое слово» вновь обратился к забавному слову: «…это хорошее, звонкое, выразительное слово. Оно не существует ни в одном словаре, ни в одном языке, не выражает никакого определенного понятия, и в этом именно его отличительное свойство, его исключительный смысл»8. В советское время словообразование Корейши сурово осудил Максим Горький: «Словесным хламом обильно снабжали купцов и мещан паразиты: странники по святым местам, блаженные дурачки, юроды типа Якова Корейши, „студента холодных вод", который говорил таким языком: „Не цацы, а бенды кололацы"». Пролетарский писатель исказил при этом имя юродивого и саму поговорку32.
Биографы Корейши по-разному истолковывают невнятную манеру речи юродивого. По одной из существующих версий, прорицателю была скучна праздная толпа обывателей с их однообразными вопросами о детях, женихах, сделках и тому подобных материях. Поэтому блаженный как бы общался сам с собой, и его реплики — это ответ не столько на вопросы окружающих, сколько на его собственные вопросы13. По мнению Прыжова, невразумительная речь Корейши легко объясняется его шарлатанством: «Его предсказания всегда были „загадочны", вплоть до полного отсутствия смысла. В них можно было увидеть что угодно, объяснялись они очень близко к мыслям самого просителя и потому непременно сбывались»12. Оппоненты этой точки зрения настаивают на особом подходе к иносказаниям юродивого. Чтобы понять его, по их мнению, нужно вслушиваться в высший, духовный смысл его ответов. В опубликованных Прыжовым записках, по указанию В. И. Мельника, старец пытается своими ответами возвратить просителей от суетного к сверхличностному смыслу бытия. В результате юродивый вынужден был облекать свои ответы в аллегорический вид, а просители вынуждены были проделывать обратную работу, чтобы «раскодировать» его мысль8. Сторонники этой точки зрения (архимандрит Фёдор) приводят в доказательство притчи Иисуса Христа как средство для уяснения божественной мудрости12.
$CUT$
Корейша и церковь
Известно, что в молодости Корейша отказался принять священнический сан. Лишь один из источников упоминает о Корейше как о бывшем клирике, называя его заштатным диаконом21. Ни один из других источников не упоминает об отправлениях Иваном Яковлевичем церковных служб в составе какого-либо причта. Тем не менее, нет оснований полагать, что Корейша плохо ориентировался в церковной догматике, таинствах и обрядах православной церкви. Тем парадоксальнее выглядит утверждение князя А. Долгорукого о том, что юродивый лет по десяти не говел12. Странности церковной жизни Корейши можно было бы объяснить неповторимым своеобразием его психики, но все писавшие о юродивом, как противники, так и приверженцы, сходятся в одном, что Корейша не был безумным6, а его так называемое сумасшествие было притворным. Только одни авторы в притворном сумасшествии усматривали хитрость и изворотливость21, а другие видели в этом эпатаж, разновидность так называемого «блестящего безумия» П. Я. Чаадаева13, третьи отрицали самое притворство, а поведение юродивого характеризовали как «святое безумие» или одержимость веры во Христа, свойственное только подлинным юродивым, поскольку ещё епископ Варнава писал, что «безумными», «сумасшедшими», «глупыми» «нарекались начиная с Самого Господа Иисуса Христа (Мк. 3, 21) и Его апостолы (Деян. 26, 24; Кор. 4, 10), и пророк Давид (1 Цар. 21, 14) и многие другие»6,13.
Иван Яковлевич Корейша ещё при жизни начал почитаться многими православными верующими в качестве святого11,33. Знаки уважения юродивому оказывали архимандрит Паисий (Соколов) — настоятель Преображенского монастыря, митрополит московский Филарет, архимандрит Феодор (Бухарев) и многие другие. Екатерина Григорьевна Палицына, бывшая с юродивым в двадцатилетней переписке, после его смерти написала книгу «Сведения о жизни Ивана Яковлевича Корейши», 1869 год. В ней она описывает, как ещё при жизни блаженного спросила митрополита московского Филарета: «Какого быть мнения о Иване Яковлевиче Корейше?» Митрополит ей ответил: «Я много знаю о нём хорошего». Она уточнила: «Можно ли просить его святых молитв?» На что святитель ей ответил: «Почему же нет?» На основании этих слов Р. А. Наумов заключает, что церковь не считает Ивана Яковлевича настоящим безумным, а юродивым Христа ради. По другим сведениям, ходатайствуя за своих посетителей, блаженный писал «витиеватые записки» напрямую митрополиту Филарету. Такие обращения юродивого были всегда удовлетворяемы святителем, и тот оказывал подателям записок от Корейши существенное материальное вспоможение13. По весьма спорному утверждению Р. А. Наумова, блаженный состоял в переписке даже с московским митрополитом Платоном (Левшиным) (1737—1812), одно из писем которому подписано «Студент хладных вод Иван Яковлев»6. В ходе полемики вокруг имени Корейши, начатой работами Прыжова, архимандрит Феодор в числе первых вступился за юродивого, характеризуя его как человека, «который живёт по Богу», но прямо и открыто проповедовать дух Божьей любви среди немощных и грешных людей, погрязших в тяготах житейских нужд, считает делом обречённым. «Так пусть же буду я в глазах людей дураком и безумным, пока, наконец, сами люди не образумятся вести по духовному и житейские свои дела, в которые особенно ныне все погружены», — именно так понимает архимандрит Феодор объяснение юродства Корейши внутри христианской парадигмы12.
Иван Прыжов, последовательный атеист, противник Корейши и его приверженцев, для развенчания святости юродивого упрекает его также в том, что тот кощунствует над православными традициями пощения, в Великий пост демонстративно мешая постную и скоромную еду, съедая её сам и угощая ею других верующих. Я. Горицкий, адепт И. Я. Корейши, опубликовавший собственное возражение на книгу Прыжова, целиком следуя концепции архимандрита Феодора, подобный демарш юродивого рассматривает как один из способов «от противного» вразумить людей, коснеющих в вопросах истинной веры, следовать заповедям Христовым, метод отвращения от «беззаконной» лжехристианской жизни13. Современные биографы Корейши обращают внимание на тот факт, что подвиг юродства трудно до конца осознать людям, отягощённым рационально-мирским сознанием13. Согласно исследователю биографии И. Я. Корейши В. И. Мельнику: «если остальные типы святых (преподобные, мученики, исповедники и др.) так или иначе, но вписываются своим жизненным поведением в определенный канон, то юродивые („блаженные") проявляют в своем поведении чрезвычайное многообразие, отражающее их внутренние духовные и душевно-психологические черты. Строго говоря, понять юродивого вполне адекватно, ясно и точно уловить логику его речи, поведения и пр. может только духовное сознание». По этой причине сознание современного человека может себе представить абстрактного, исторически далёкого, житийного юродивого, но при этом отказывается мириться с неотретушированным временем обликом своего живого современника. Отсюда упрёки в профанации юродства, шарлатанстве, лжепророчестве и т. д.
Иван Яковлевич имел немногих духовных учеников, в числе которых Р. А. Наумов называет некоего Луку Афанасьевича, который по указанию блаженного несколько лет провёл в паломничестве по святым местам Киева, Афона, Иерусалима. Вернувшийся из многолетнего странничества паломник был направлен Корейшей в Преображенский монастырь, где принял постриг под именем Леонтия. Как только отец Леонтий был рукоположен в иеромонахи, Иван Яковлевич попросил у отца Леонтия исповеди и святого причастия. При этом Леонтий не переставал пользоваться советами юродивого и дальше. Вскоре Леонтий умер. Корейша, узнав о смерти Леонтия, возразил: «Нет, отец Леонтий не умер, а отправился служить раннюю обедню к Тихвинской Божией Матери». Иван Яковлевич другого духовника иметь не пожелал, таинства исповеди и причастия совершал над ним больничный священник, он же его исповедовал перед смертью6. Из поздних православных мыслителей деятельность И. Я. Корейши положительно оценивал Е. Поселянин2. К числу немногих духовных писателей, кто неоднозначно оценивал личность Ивана Яковлевича, принадлежит епископ Игнатий (Брянчанинов). В своём труде «Приношение монашествующим» святитель поставил под сомнение благодатную природу прозорливости юродивого8.
«Некоторого пустынного монаха посетили московские жители и начали пред ним выхвалять своего пророка. Они говорили, что в даре прозорливства его убедились собственным опытом, спросив его о своём родственнике, находившемся в Нерчинске в каторжной работе. Иван Яковлевич с час времени не давал ответа. Когда вопросившие понуждали скорее дать ответ, то он сказал им: „А до Нерчинска далеко ли?" Они отвечали: „Более 6000 вёрст". — „Так скоро ли туда сбегаешь!" — возразил пророк. Ответ его состоял в том, что у ссыльного обтерлись ноги до крови. Чрез несколько времени вопрошавшие получили от Нерчинского родственника письмо, в котором он описывал тяжесть своего положения и упоминал, что ноги его обтёрты до крови кандалами. „Представьте себе, каково прозорливство Ивана Яковлевича!" — заключили таким возгласом рассказ свой москвичи. Монах отвечал: „Прозорливства тут нет, а тут — очевидное сношение с падшими духами". Святой Дух не имеет нужды во времени: Он немедленно возвещает тайны, и земные и небесные. Иваном Яковлевичем послан был находившийся при нём бес из Москвы в Нерчинск, и принёс сведение пустое, вещественное, удовлетворяющее тщеславию пророка и любопытству плотских людей, его вопрошавших. Святой Дух всегда возвещает что-либо духовное, душеспасительное, существенно нужное, а падший дух возвещает всегда что либо плотское, как пресмыкающийся по своем падении в греховных страстях и вещественности».
— Полное собрание творений святителя Игнатия Брянчанинова. Том V, «Приношение современному монашеству».
Таким образом, святитель Игнатий не подвергает сомнению саму способность к пророчествованию Ивана Корейши, а лишь указывает на её бесовское происхождение. По указанию В. И. Мельника, мнение епископа Игнатия о юродивом претерпевало изменения, и в доказательство приводит выдержку из частного письма святителя: «В ноябрьской книжке „Странника" опубликована книга „26 московских лжепророков и проч."34 — Что же? В первых двух статьях, особливо в первой, об Иване Яковлевиче, выставлено участником их лицо, предмет общего уважения, и превращено в предмет насмешки…»8 Иван Яковлевич Корейша не был канонизирован Русской православной церковью и не прославляется в лике святых, однако некоторые верующие РПЦ высказывают надежду, что рано или поздно знаменитый угодник будет причислен к лику святых4.
