В Бисерово я попал лишь к концу второго тысячелетия, но там было всё так же. Всё такой же простодушный до неузнаваемости обитатель. По вечерам он упоительно пил, а спозаранку убедительно работал. Жизнь его неотделима от природной, потому он существовал не сам по себе, но в силу слепых, неумолимых законов матери-природы, которые одни и делали его жизнь наполненной сочным, безбрежным смыслом. Я всё время чувствовал на себе воздействие его могущественных законов, которым то мешал, то помогал. На самом деле я не мог им серьёзно противодействовать, зато они, как боги, помогали мне спастись от недобрых, по моему мнению, законов, когда те вступали в противоречие между собой. Я, подобно Иозефу К., был возмущён обилием и содержанием законов, но потом стал, лукавя, подделываться под их форму, бессильный оспорить их суть.

Иногда закрадывалось сомнение, не импровизировались ли эти законы на ходу как неизбежный результат устного народного творчества, да и чётких границ между суевериями, требованиями гигиены, туземного этикета и сельскохозяйственными познаниями не существовало, но вся сумма сведений об окружающем мире, единый уклад, лишенный анализа жизненных отношений, вобрали в себя эти законы. Самодостаточного обитателя обуревало императивное сознание: сегодня сороковой день по Домне Петровне, замечательной женщине, надо, чтобы всё было comme il faut; а вчера совершили сенокос, слава Богу, всё обошлось.

Бисерово – экологически чистая местность, его до сих пор населяют сонмы чистой и нечистой силы. Местный пантеон представлен не только что элементарными ведьмами, водяными, болотными, домовыми, лешими, кикиморами, но даже мохнатыми банниками, чудаковатыми овинниками, мелочными и завистливыми жихарями, нежными и влажными русалками, грациозными мавками, реликтовыми шишигами и лихорадками (febris aquatilis, реже febris remittens), проказливыми запечниками, встречниками, юными полудницами, коварными ночницами, рожаницами, а также капризными полевыми, дворовыми, мертвяками-домовиками и т. п. созданиями, могущими вам встретиться по пути. Сотнями лет живут они бок о бок с обитателем, и кто тут очутился первым – уже не вспомнит ни один старожил. Наверно, с тех самых пор, когда первому обитателю пришла забота строить починок на высоком берегу Камы, а первому лешему приходилось оспаривать его право.

И по сию пору обитателю приходится существовать в нелёгких отношениях с внешним миром: постриженные волосы не выкидывай, лучше сожги в печке, иначе вороны могут пустить их на строительство гнезда, и уж тогда не миновать головных болей. Такие боли может вызвать простое верченье рукой или пальцем шапки. Вам ни в коем случае не следует брать денег из рук колдуна или ведьмы. Лучше попросить оставить их на столе, а для надёжности дунуть на купюры, если, скажем, это небольшая сумма, с тем, чтобы они легли на другое место. На худой случай деньги можно взять левой рукой. Таким же образом можно уберечь себя от невзгод в сходных ситуациях: дунуть три раза на предложенное ведьмой питьё и т. д. и т. д.

Сызмала каждый поступок обитателя оговорён массой бытовых предписаний, и если бы он не был с пелёнок окружён ворохом законов, кто знает, как бы он освоился с той загадочной и непредсказуемой средой, которая его окружает тут. Особенно подробно обставлен порядок похорон и поминовений. С младых ногтей подлинному бисеровцу известно, что беременным провожать мёртвых на кладбище не следует, и вообще в день похорон на кладбище нужно приходить по приглашению, тогда как на сороковой день приходят просто так, по зову своего сердца. Первый встречный покойнице в её последнем пути на могильник получит подарок: в носовом платке он найдёт иголку с ниткой, пирожок или конфетку и мелочь.

На могиле будет установлен стакан водки – он должен быть выпит покойницей, родные раздадут друг другу подарки через гроб: то, что им завещано усопшей, помянут её все вместе с теми, кому можно копать могилу, изладить гроб и заниматься прочим похоронным ремеслом. И от похорон до самого сорокового дня поминальная свеча и остатки тризны будут служить скорбным напоминанием об этом случае тем, кто остался в живых, ведь проблема сорокового дня здесь может настигнуть практически любого: кто-то замёрз после чествования сорокового дня своего гостя (которому своим чередом не повезло на чьём-то девятом дне), в свою очередь, создавая опасный прецедент для своего сорокового или иного дня. Поэтому обречённое следование своим пусть суровым, но родным законам привносило несколько античный привкус в их быт.

Торжества сорокового дня устраиваются в доме умершей, так как душа её живёт там до полуночи этого дня и лишь потом возносится в горния. По этой причине отмечать сороковины в ином месте нельзя, как и брать её вещи, специально никому не предназначенные, раньше срока. Ведь она незримо присутствует всё это время и видит, как живые чтут её память.

В этот день новую одежду не одевают, не чокаются, мясом не поминают, но существует специальное меню сорокового дня. Оно может включать в себя блюда и напитки, любимые усопшей, обязателен кисель, выпечка, начинённая рыбой, яйцом, луком; омлет, именуемый исенкой, уха, яйца вкрутую, блины, сдобы, печенье, сметанники и т. п. Поминовение началось с утра на кладбище (тем, кому это позволено), поздно вечером оно возобновилось в доме покойницы и уже не прекращалось до полуночи.

Я не знал самой бабушки, но, судя по всему, она была человеком незаурядным, требовательна к себе, сурова к нетрезвым и разболтанным, а к прочим радушна и отзывчива. Было много чего выпито и съедено. Без четверти двенадцать всех охватило неясное возбуждение, подогретое рассказами соседей о том, что накануне ночью был виден свет в окнах пустой избы. Мы вышли из дому на свежий воздух, в нос ударили запахи скошенных трав. Каждый простился с бабушкой как мог: кто словами молитвы, кто прося прощения. Вот сказаны последние слова, выпита последняя рюмка. Ровно в двенадцать гул голосов и всхлипываний стих, всё внимание ушло на чёрное прозрачное небо, освёщенное единственной луной, и далее, на заочную высь, ждали вознесения, но оно прошло незамеченным. Потом нехотя разошлись, кто за стол, кто спать, и под луной опустело.

Наверное, бабушка жила в согласии со всеми законами, отозвалась ли её душа столь искренней заботе или вознеслась безутешной, удручённая, быть может, моим присутствием – расхристанной нехристи.